Глава 1
Пробуждение оказалось на редкость внезапным и исключительно неприятным. Хотя, «неприятным» – это еще мягко сказано, даже преступно мягко. Ощущения были такие, словно меня методично и с особым цинизмом избивали, преимущественно по голове, причем во время экзекуции я, похоже, был пьян в хлам, что только усугубило последствие для многострадальных мозгов. И вот сейчас, распластавшись в какой-то грязной, дурно пахнущей подворотне, я отчаянно пытался прийти в себя, собрать мысли в хоть какое-то подобие порядка. Но позвольте, меня же никто не избивал, и алкоголь я вроде как не употреблял уже очень давно. Отчего же тогда так невыносимо херово? Череп раскалывался, а каждый нерв в теле будто натянули до предела.
В глазах назойливо двоилось, перед мысленным взором плясали цветные пятна. Кое-как, опираясь осклизлой ладонью о холодную, шершавую кирпичную стену, от которой несло сыростью и еще чем-то неуловимо-мерзким, я медленно, с кряхтением, начал поднимать свое бренное тельце с мокрого, воняющего мочой асфальта. Мой мутный взгляд скользнул вниз, отмечая детали облика: простые бежевые кеды, покрытые слоем засохшей грязи; потертые до дыр джинсы, фасон которых я бы точно не выбрал для своего гардероба; клетчатая хлопковая рубашка, не просто расстегнутая, а местами порванная, будто на мне плясала стая диких кошек. И да, эту рубаху я тоже не помнил, как и джинсы, и кеды. А еще… о, Боже… еще это предательское пузико, которое при ближайшем рассмотрении оказалось полноценным пивным пузом, таким округлым и мягким. Я, человек, который пусть и не был Аполлоном, но абонемент в тренажерный зал считал священной инвестицией в здоровье, таким «богатством» не обладал и в помине. Не то чтобы я мог похвастаться кубиками пресса, но и подобного живота у меня точно не было. Это уже частности, конечно, но весьма неприятные.
Именно в этот момент до моего ошарашенного сознания постепенно начало доходить: что-то в этой ситуации кардинально, фундаментально неправильно. По-хорошему, следовало бы немедленно сесть, укрыться в тихом месте и тщательно, пункт за пунктом, обдумать происходящее, разложить по полочкам нахлынувшие ощущения и обрывки мыслей. Увы, пока я барахтался в этой сомнительной дыре, пропахшей отчаянием и отбросами, где каждый вдох казался актом насилия над легкими, ни о какой нормализации мышления и речи быть не могло. Я вряд ли приду здесь к чему-то стоящему, кроме очередного приступа тошноты. Поэтому, собрав остатки воли, дрожащими, непривычно пухловатыми руками кое-как застегнув уцелевшие пуговицы на рубахе, я, пошатываясь, поковылял к узкому проему, ведущему на улицу. Мне бы сейчас присесть на какую-нибудь лавочку… И стакан холодной, чистой водички. Мечты, мечты…
Живительной влаги поблизости, разумеется, не оказалось, зато обнаружилась спасительная лавочка – простая, деревянная, но в данный момент кажущаяся верхом цивилизации. Их, как выяснилось, в Нью-Йорке было рассыпано немало, практически на каждом углу. Занятный факт, о котором я прежде никогда не задумывался, главным образом потому, что никогда в этом самом Нью-Йорке не бывал. А теперь я здесь. В абсолютно чужом, незнакомом, подавляющем своими размерами городе. В совершенно чужом, отяжелевшем теле. И без малейшего, даже самого смутного, понимания, что, черт возьми, делать дальше… Куда идти? К кому обратиться? Вопросы роились в голове, как встревоженные пчелы, но ответов не находилось.
Едва мое измученное тело опустилось на нагретую солнцем поверхность скамьи, мой лихорадящий, штормящий от избытка противоречивых эмоций и физической боли разум, кажется, чуть подуспокоился. Словно только и ждал этого момента передышки, он немедленно и без всякого предупреждения запустил процесс ассимиляции. Чего, спросите вы? Ну конечно же, памяти предыдущего реципиента этой многострадальной бренной тушки! Процесс этот, надо сказать, был далеко не из приятных: небыстрый, мучительно болезненный и в целом крайне дискомфортный. Представьте, будто вы под глубоким наркозом отчаянно пытаетесь вспомнить сложные технические термины или формулы, а перед этим вам зачем-то зачитали вслух главу из проходного гаремного исекая. Все было таким вязким, туманным, распадающимся на бессвязные обрывки, что единственным желанием было просто взять и отключиться, провалиться в спасительное небытие. Но у Вселенной, или кто там дергает за ниточки в этом безумном спектакле, на все это, увы, имелись совершенно другие, одной ей ведомые планы, и я страдал. Страдал физически и ментально, отчаянно пытаясь осмыслить лавину чужих воспоминаний, чувств, переживаний.
Кто я теперь? Как я очутился в той зловонной подворотне? Что там вообще произошло, что привело меня в это плачевное состояние?
Ответы на эти жгучие вопросы начали поступать довольно быстро, пусть и в виде хаотичных, рваных, как кадры из плохо смонтированного фильма, образов, но мне хватило и этого, чтобы сложить общую, безрадостную картину. Я – Питер Паркер. Тридцатидвухлетний безработный, периодически подрабатывающий на полставки фотографом для местного таблоида, одинокий холостяк. В ту самую подворотню, где я очнулся, он – то есть, теперь уже я – зашел, услышав отчаянный женский крик о помощи. Что произошло дальше, догадаться несложно, даже не обладая дедуктивными способностями Шерлока Холмса… Меня жестоко избили, вероятно, до смерти, и теперь в теле покойного, так и не состоявшегося героя, оказался Я. А кто же этот Я? Пока что – абсолютная загадка, чистое поле. Над этим вопросом придется основательно покорпеть уже после завершения мучительной ассимиляции, но сейчас передо мной маячил ряд не менее важных, неотложных вопросов, требующих немедленного ответа.
Питер Паркер? Неужели тот самый, легендарный, ну, вы понимаете, Человек-паук, который? Если да, то почему он оказался холостяком, всеми забытый и никому не нужный? Почему его тело в таком откровенно запущенном, плачевном состоянии? Почему он, обладатель гениального ума, в свои тридцать два года всего лишь подрабатывает фотографом, вместо того чтобы двигать науку вперед? Слишком много «почему» обрушилось на мою и без того перегруженную голову. Попытавшись усвоить хотя бы малую часть этой шокирующей информации, я пришел к неутешительному, гнетущему выводу. Я попал! Причем не в том смысле, в каком обычно попадают герои книг – в новый мир с чит-кодами и гаремом, – а как последний неудачник, угодивший в конкретную такую, глубокую и беспросветную задницу.
Да, как выяснилось из потока воспоминаний, я действительно тот самый Питер Паркер из бесчисленных комиксов, фильмов, мультфильмов и всего прочего, связанного с медиагигантами Марвел и Сони. Но нет, я – не Человек-паук! Более того, в этом конкретном извращенном мире уже существует свой Человек-паук, точнее, даже два: один, недавно появившийся юнец в бардово-синем трико, и уже как пару лет активно действующая Женщина-паук. Холостяком я прозябал потому, что после болезненного разрыва с Мэри Джейн Уотсон около семи долгих лет назад так никого и не сумел найти, впрочем, справедливости ради, особо и не искал, погрузившись в апатию. Запущенное, обрюзгшее тело – печальный результат тотального недостатка физической активности, нездорового питания дешевым фастфудом и регулярного злоупотребления алкоголем. Тут все до банальности очевидно. Но вот вопрос, что же привело предыдущего владельца этого тела к такому печальному финалу?
Все началось с того самого разрыва с Мэри Джейн. Молодой, несомненно умный, но до неприличия наивный и ранимый Паркер так и не смог оправиться от этого сокрушительного удара судьбы. В отчаянной, почти детской попытке доказать своей бывшей возлюбленной, что он чего-то да стоит, он с головой, безрассудно ударился в фотографию, полностью забросив некогда любимую науку и блестящие перспективы. Стоит ли говорить, что это было чертовски плохим, недальновидным решением? Знаменитым, востребованным фотографом он, увы, так и не стал, доказать Мэри Джейн ровным счетом ничего не сумел. А тут, словно в насмешку, спустя два года после расставания, еще одна трагедия – смерть дяди Бена от руки какого-то мелкого, ничтожного воришки, которого, к слову, поймали уже на следующий день. Для Питера это стало еще более сильным, практически непереносимым ударом. От этого он еще усерднее, с каким-то мазохистским упорством, ушел в фотографию чтобы прокормить себя и тетю, уже даже не помышляя о том, чтобы использовать свои гениальные мозги в ином, более продуктивном русле. В тот мрачный период жизни он, кажется, вообще ни о чем не думал, существуя на автомате, словно сломанная марионетка.
Проживая в двухкомнатной квартире с тетей Мэй, в старом, обветшалом пятиэтажном доме в Квинсе – одном из основных районов Нью-Йорка, – Питер ни дня не проводил без того, чтобы не корить, не истязать себя за то, что тогда, в роковой день, отказался пойти с дядей Беном в театр. Он предпочел остаться дома, чтобы поработать над редактированием какой-то второсортной статьи для «Дейли-Бьюгл». Да, небезызвестный Джей Джона Джеймсон нещадно эксплуатировал его и, судя по всему, до сих пор продолжает это делать, скидывая на своего «фотографа» и другую, не свойственную ему работу. Увы, никакой ненависти или хотя бы малейшей негативной эмоции конкретно к Джеймсону я в потоке воспоминаний так и не сумел прочувствовать. Питер винил во всем исключительно себя, еще глубже погружаясь в порочный цикл самобичевания и саморазрушения. А через год после смерти дяди Бена не стало и тети Мэй…
Двадцать восемь лет от роду. Ни семьи, ни друзей, ни каких-либо внятных перспектив на будущее, ни единой, даже самой призрачной, надежды на свет в конце этого бесконечного тоннеля отчаяния. Будучи последние четыре года в затяжной, изматывающей депрессии, Питер только и мог, что периодически выбираться из своей берлоги, дабы отснять материал в качестве внештатного фотографа на каких-нибудь мероприятиях, да вести сугубо биологический, растительный образ жизни. Он не жил и даже не выживал – он просто существовал. Бездушный биоробот, лишенный целей, мечтаний и амбиций, человек-кнопка-фотоаппарата для Джей-Джоны. И, возможно, тот отчаянный крик о помощи в подворотне… Возможно, в глубине души Питер прекрасно понимал, что если он сунется туда, то ничем хорошим это для него не закончится. И, быть может, именно это ему и было нужно. Способ прервать это бессмысленное, мучительное существование. И именно это с ним и произошло…
— Спи спокойно, мой дружелюбный сосед Паучок… – невольно пробормотал я, когда мучительный процесс ассимиляции чужих воспоминаний наконец-то подошел к своему завершению. Горячие слезы сами собой катились по моим щекам, ибо я всей своей сущностью прочувствовал ту невыносимую боль потерь, все то бездонное отчаяние и гнетущую безысходность, что испытывал этот несчастный Питер, проживая самые темные, самые беспросветные периоды своей короткой и трагичной жизни.
Пусть в этой искаженной, жестокой версии реальности он так и не стал Человеком-пауком, как и героем в общепринятом смысле этого слова, но для меня, как и для миллионов других детей, рожденных в восьмидесятые-нулевые, именно Питер Паркер всегда являлся воплощением Героя, с большой, заглавной буквы. Вспомнил ли Я свою предыдущую жизнь, свою собственную личность? Увы, нет. Память о себе прежнем была стерта начисто, словно ее и не было. Но я отчетливо помню сотни прочитанных комиксов и десятки раз просмотренных фильмов и сериалов, я помню стройные ряды коллекционных фигурок, украшавших полки моего книжного шкафа, я помню безобидные, дружеские подколки приятелей о моей ярко выраженной гиковской натуре. И я помню… Помню, сколь печальна и трагична была судьба у Питера Паркера в различных его многочисленных вариациях. И эта версия, увы, не стала исключением. Она вообще никем не стала. Пустой, выгоревшей изнутри оболочкой, способной лишь на выполнение простейших, рутинных задач. И теперь здесь, в этом теле, в этом мире, оказался еще и я. Человек без прошлого, человек без собственного «Я».
— Значит… значит, Я теперь Питер Паркер… – вырвалось у меня почти шепотом.
Увы, но на данный момент это показалось мне самым логичным, единственно верным решением. Принять себя как Питера Паркера, обрести это имя, эту личность, и уже отталкиваясь от этого, предпринимать какие-то конкретные шаги в этом новом, пугающем и одновременно манящем мире. Какие именно шаги, я пока не решил, но то, что жизнь нужно менять кардинально, в корне – это неоспоримый факт. Гениальный, пусть уже и изрядно пропитый, запущенный и захламленный многолетним бездействием мозг Питера, который теперь принадлежал мне, является не менее грозным, а возможно, и более эффективным оружием, чем пресловутые паучьи силы. А в совокупности с моими обширными знаниями о вселенной Марвел… О, я могу наворотить здесь таких дел, что мало не покажется! Я могу стать по-настоящему сильным, влиятельным игроком на этой безумной арене. Вопрос лишь в том, надо ли оно мне? Кем я вообще хочу здесь стать? Героем, спасающим мир? Расчетливым нейтралом, преследующим свои цели? Или вообще не высовываться, затаиться и тихо-мирно попивать мохито где-нибудь на солнечных Карибах, подальше от всех этих супергеройских разборок и глобальных угроз?
Ясно было одно: сейчас мне жизненно необходимо вернуться домой. Спасибо покойным дяде и тете за двухкомнатную квартиру, оставленную Питеру в наследство, да упокоятся их души с миром. Там, в относительной безопасности и уединении, я смогу хорошенько все обдумать. Еще раз тщательно прогнать через себя поток чужих воспоминаний, даже самых болезненных и неприятных, задать себе целый ряд важных вопросов и проверить несколько возникших теорий. А потом… Потом уже будем решать, что делать дальше.
Грузно, с натугой подняв свое отяжелевшее, неповоротливое тело – память услужливо подсказала, что вешу я теперь порядка девяноста восьми килограммов, – со скамейки, я медленно двинулся в сторону тридцать первой улицы, где, согласно воспоминаниям, и находился мой новый дом. На улице уже ощутимо вечерело, город погружался в сумерки. Людей на тротуарах стало заметно меньше, а те немногие, что встречались на пути, совершенно не обращали на меня, замухрышку в потрепанной одежде, никакого внимания. Впрочем, как и я на них. Слишком много сумбура царило в мыслях, слишком сильный, обжигающий эмоциональный коктейль бурлил в душе от того, что я только что заново прожил все самые трагические моменты жизни Питера Паркера, пусть и в сильно урезанной, но от этого не менее концентрированной вариации.
Не знаю, каким чудом, но я все-таки сумел дойти. Даже не сильно запыхался, что для такого запущенного организма было своего рода достижением. У двери моей квартиры, нервно озираясь по сторонам и то и дело подергивая ручку или стуча костяшками пальцев по двери, стояла худощавая, немного сутулая девушка лет двадцати пяти. Урсула Диткович, – всплыло в памяти имя моей соседки и, по совместительству, девушки, с которой покойная тетя Мэй когда-то настойчиво пыталась свести Питера после его разрыва с Мэри Джейн.
— Ох, Питер! – наконец она заметила меня, и в ее глазах мелькнуло явное облегчение. – Я так волновалась за тебя! Тебя же со вчерашнего дня не было ни слышно, ни видно. Я уже собиралась звонить в полицию, заявлять о пропаже, но, слава Богу, все обошлось! – как-то уж слишком быстро, почти на одном дыхании, она протараторила это, смущенно отведя взгляд в пол.
— Спасибо, Урсула… – это было первое, что я сумел членораздельно выговорить. Причем я сразу заметил, что мои слова, а возможно, и сам тон, немного удивили девушку. Впрочем, оно и понятно: за все эти долгие годы затворничества Питер настолько привык игнорировать существование «других людей», если это не было напрямую связано с его подработками, что подобная вежливость с его стороны была для нее в диковинку. Урсула, как можно понять, входила в категорию игнорируемых «других людей». – Но я немного устал, выдался очень трудный день… Позволишь мне пройти? – как можно мягче и аккуратнее попросил я девушку, преграждавшей мне путь в мое новое жилище, отойти от двери.
Что-то сбивчиво пролепетав, что-то вроде панически-извиняющегося бормотания, Урсула поспешно отступила в сторону, освобождая мне проход к моей холостяцкой обители. И к коврику у двери в частности. Забавный, хотя и не очень, факт: меня, точнее, вчерашнего Питера, избитого, судя по всему, до смерти, еще и обокрали. Подонки вытащили из карманов старенький бумажник с парой десятков баксов, идентификационную карту и ключи от дома, а также видавший виды, заблокированный смартфон. Как же хорошо, что на связке ключей не было никакой информации об адресе этой квартиры! И еще лучше, что внутри самого коврика, в потайном, полусекретном кармашке, о существовании которого я узнал из воспоминаний, лежал запасной ключ. Естественно, это было крайне небезопасно, и оставлять ключ здесь и дальше я ни в коем случае не собирался, но от лишней нервотрепки и необходимости вызывать слесаря я, к счастью, был избавлен. Вежливо, насколько это было возможно в моем состоянии, попрощавшись с явно обескураженной моим поведением Урсулой, я наконец-то оказался внутри.
— Боже, ну и срач… – было первым, что вырвалось у меня, стоило мне оглядеть свои новые двухкомнатные «хоромы» площадью примерно в пятьдесят квадратных метров. Квартира была не просто запущена – она утопала в грязи и хламе.

Поделится в соц.сетях