Глава 1
Событие первое
Артемий Васильевич Боровой захлопнул толстый в кожаной обложке ежедневник, в который себе самому на завтра указивки прописывал и, встав, несколько раз потянулся. Небольшое поворотное креслице заставляло при писанине сидеть, вытянув вперёд голову, и шея затекала. Возраст. Ага, возраст и огромный, времён Очакова и покоренья Крыма, письменный стол. Нужно было давно чуть повыше стул там поставить или кресло, но… Нет, деньги музею выделяли и не сказать, чтобы маленькие, но каждый раз находились более важные и необходимые прямо срочно покупки. Тапки войлочные. А то ведь покарябают паркет двухсотлетний… Шпильками. Да, там же железо на каблуке? Металл. Или отвалившийся от печи изразец нужно было приклеить, а начали и остальные посыпались. Пришлось капитальный ремонт делать, и за сумасшедшие деньги заказывать на завод пять треснутых и утерянных плиток. Или нужно прямо кровь из носу систему пожаротушения… Ну, ладно датчики, так нет систему с подачей пенной жидкости этой. И это в деревянном двухсотлетнем здании музея. И не деться никуда. Закроют. Может с точки зрения закона и правы МЧСники, но как эти баки и трубки вписать в деревянные конструкции, кое-где даже без гвоздей собранные. Словом, мечта о покупке удобного широкого и высокого кожаного кресла к его Резолюту так мечтою и осталась.
Артемий Васильевич прошёл к окну небольшому и выглянул из-за тяжёлой бархатной синей шторы на улицу. Там сгущались сумерки. Домой пора идти было. Вопрос зачем не стоял. Там кот Фурсик, его кормить надо. Набегался за день и теперь голодный. Сидит у двери и караулит. Назван этот белый небольшой кот в честь известного биатлониста Мартена Фуркада. Именно за то, что носится всегда как угорелый, хоть на улице по участку, хоть по дому внутри. Почему Фурсик, а не прямо Фуркад, так в имени кошек и котов должна быть буква «С» или «Ц», тогда они хозяина слышат и откликаются. Не зря их подманивают «Кис-кис-кис». Или, если немцы, то «Кац-кац». Если же заглянуть на берега Туманного Альбиона или в его колонии Австралию и Канаду, то там кошек подзывают «Пуси-пуси». В Болгарии кошек обзывают «Мац-мац-мац», а в Венгрии «Циц-циц-циц». Вот и пришлось Фуркада чуть переименовать в Фурсика, чтобы свистящая согласная была.
Больше Артемия Васильевича дома никто не ждал. Жена умерла, а дети выросли и разъехались. Можно было и подзадержаться на работе, продолжить писать книгу про их город и про то, что именно здесь была открыта первая фабрика по выделке стеклянных изделий в России, а совсем не у Гусь-Хрустальном, как многие думают. Нет. Именно в селе Духанино на реке Истре в 1639 году завод был построен Юлием Койетом, его сыном Антоном Койетом и Паулем Кункелем. Почти четыреста лет назад. А как вчера было... Шутка.
Работал Артемий Васильевич директором краеведческого музея, который сам и создал по существу. Находили духанинцы на огородах стекляшки разные. Дети ими играли, ругались женщины, порезавшись при прополке грядок или выгребая картофелины из земли за маципурой, но никто не проникся гордостью за своё село. Давно был завод заброшен. Даже память о нём стерлась у духанинцев. Артемий Васильевич раскопал, что последнее упоминание о заводе относится к 1702 году. Сейчас от того завода только полузаросший пруд остался, который продолжают Заводским называть.
Выделили музею старый купеческий двухэтажный дом, который по рисункам, старым фотографиям довоенным и больше по фантазиям самого Борового отреставрировали и превратили в терем-теремок приглашённые из Ленинградской области специалисты по деревянному зодчеству. Да, от того купеческого дома мало что осталось, стены и поскрипывающая лестница наружная на второй этаж и дальше к мезонину. Резные перила решил директор обязательно оставить. А то ведь сплошной новодел получится.
Начинал довольно редкие экскурсии по музею Артемий Васильевич так: «При распашке огородов с XIX века местные жители стали находить зеленоватые обломки, стеклянные шарики, небольшие колбы. Жаль тогда никому в голову не пришло собирать их. Теперь мало экспонатов в музее. А в книге, что найдена в Москве в музее сохранилась удивительная запись: “В Духанине выдувают только грубое стекло, а именно оконное и различные скляницы, которые тогда, когда они там готовы, большею частью зимой, а именно ежегодно от 80000 до 90000 отправляются для продажи в Москву”. Представляете, дорогие товарищи, девяносто тысяч изделий. Это ведь в те былинные – стародавние времена. В те, когда за пузырёк аптекарский или бутылку стеклянную можно было выторговать телёнка или курей с десяток. А ведь помимо аптекарской посуды уже при царе Алексее Михайловиче завод выпускал бутылки и графины – сулеи, кувшины – оловейники, ковши – ставцы, братины – ковши для вина, рюмки, стаканы, светильники и даже мухоловки. Мухоловку покажу, интересная конструкция. Непонятно, сейчас почему не делают.
Артемий Васильевич ещё раз потянулся, повращал головой, выгоняя из шеи вместе с хрустом одеревенение, и прошёл к вешалке в углу кабинета, где его плащ висел. Небо хмурилось весь день вчера и, уходя на работу, Боровой дождевик рыбацкий прихватил. Зря почти. Чуть поморосило недавно, но настоящий дождь так и не пошёл, а сейчас уже и разъяснело почти. Но завтра была суббота, и он собирался на рыбалку на Истру прогуляться, окуньков подёргать для Фурсика. Осень, и дождевик не помешает, даже если дождя и не будет.
Аккуратно захлопнув ноутбук, Боровой выключил освещение, вышел в коридорчик и задрал вверх рычажок рубильника сигнализации. Воровать особо было нечего, Большой императорской короны точно у них нет. Да, и не будет. Правда, в зале есть несколько стеклянных изделий, за которые коллекционеры могут и десяток тысяч рублей заплатить, даже под сотню тысяч, возможно, но верилось, что воры в сельский музей полезут, с трудом. Но, раз есть сигнализация, то нужно включить. Уж чего – чего, а педантизма в директоре музея хватало.
Заперев дверь в кабинет, Артемий Васильевич вышел из коридора на балкон, запер и эту дверь и стал по наружной лестнице спускаться со второго этажа. По той самой древней лестнице с резными перилами. Дождь ступеньки успел намочить, зараза, и Боровой, чтобы не поскользнуться ухватился за резные перила. Хрясь. Старое подгнившее дерево не выдержало и директор, потеряв опору, полетел со второго этажа вниз.
Событие второе
Тишина. Гулкая тишина. Словно глубоко под землёй лежишь. В могиле. В могиле? Артемий Васильевич вздрогнул и очнулся… пришёл в себя… проснулся. Он покрутил головой в полной тишине и ничего. Ни один звук не проявился. Холодный пот мигом выступил на лбу. Неужели сказки про то, как уснувших летаргическим сном и потом похороненным заживо – это правда?! Да, нет. Это там, в средневековье дремучем придремучем. Сейчас вскрытие делают. Патологоанатомы? Судмедэксперты? Как падал с балкона музея – терема Боровой помнил. А потом что? Шею свернул? Головой-то дубовой вниз летел. Обязательно бы вскрытие делали и определили, что живой. Значит, не в могиле. Но тишина-то гробовая. Эх, надо было перила всё же на лестнице заменить или хоть укрепить кое-где железом.
А так он ещё и сидит?! Артемий Васильевич попробовал пошевелить членами. И у него это вполне получилось. Только руки сопротивление встретили. Ещё раз попытавшись ими подёргать, Боровой понял, что он сидит, облокотившись на подушку, наверное, большую, а сверху укрыт тяжёлым одеялом. В больнице, что ли? А сидя почему? Стал размышлять Василич, как его все в их селе называли. Позвоночник сломан? И он так зафиксирован? В «Итальянцах в России» там мафиозо этот так зафиксирован был. Тьфу! Сплюнул мысленно Боровой. Он ведь свободно и руками и ногами шевелил. Ещё раз попробовал. Всё шевелится. Значит, не итальянец.
- А! А! – Артемий Васильевич прочистил горло, пытаясь нарушить гнетущую тишину.
Ничего! Он ничего не услышал.
- Да, твою же… Блин! Что происходит? – спросил Боровой у темноты и тишины. И опять своего же голоса не услышал.
Не могила. Тогда что? Куда там умершие попадают в христианстве? Артемий Васильевич в бога не верил. Так уж воспитали родители, да и знание истории, а он закончил Исторический факультет (истфак) Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова, убеждали Борового, что религия – это просто организация по отъёму денег у населения. Как там в Евангелии: «И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет». Тогда это Чистилище? Хотя… Туда попадают грешники, чтобы от грехов очиститься, но при этом обязательно верующие должны быть. Выходит, это Ад.
- Так-то, нормально. Перина с одеялом. Подушка здоровая. Прохладно немного. Ну, так это лучше пекла, – сообщил вслух себе Артемий Васильевич, но голоса опять не услышал.
А что он об Аде знает? Сковородки? Котлы? Если нет плоти, а не во плоти же ты этот мир покидаешь, то чего пытать-то? Душа не материальна, ей на сковородки хоть горячие, хоть холодные, плевать. Хрень иудеи придумали. Вот, может быть, для него выбрали пытку тишиной? Есть такое у Данте? Ну, если только первый круг? Первый круг ада у него называется Лимб. Стражем его является Харон, который перевозит души усопших через реку Стикс. В первом круге ада мучения испытывают младенцы, которых не крестили, и добродетельные нехристиане. Они обречены на вечное страдание безмолвной скорбью. Харон, правда, так себе с христианством связан и Стикс опять же.
- Страдание безмолвной скорбью? – Боровой прислушался к себе. Так-то безмолвие есть. А вот скорби он не ощущал. Вообще. Ощущал любопытство.
- Харон! – позвал добродетельный нехристианин.
Никто не пришёл. Так и как придёт, если он не говорит. Как немой. И не слышит… Как глухой.
- Стоп! – Артемий Васильевич стал вытаскивать руку из-под тяжелющего одеяла, – так может я головой ударился и чего там в голове дубовой повредил? Где там орган слуха? Или точнее – центр слуха? Какая-то слуховая кора есть? Кажется? А рядом область или зона… Брока, которая за речь отвечает.
Знания эти были поверхностны. Сидел как-то недавно совсем, пару месяцев назад, Боровой на приёме у врача. Ну, в коридоре. И там был плакат с отделами головного мозга. Просидел там Артемий Васильевич в очереди два часа с лишком, и плакат этот единственный до дыр зачитал.
И тут рука выпросталась из-под одеяла, и добродетельный нехристианин смог свою голову ощупать. Нету бинтов. Едрит твою!
Голова была волосатая. Ну, лысины не было. И волосы длинные и тонкие какие-то.
- Ей, Харон! Что вообще творится! – что есть силы закричал Артемий Васильевич.
Событие третье
В лето 7052 (1543 год от р.х.) 17 ноября митрополит Макарий (в миру – Михаил) с самого утра был в плохом настроении. За трапезой ему доложили, что младший убогий сын Василия третьего Юрий бегает по палате своей и мычит обильно.
Поста не было, и митрополит решил, что куриную грудку варёную и нащипанную в виде лапши можно отведать. Почему-то чувствовал, что сил сегодня потребуется много. Предстояло вскоре встретиться с епископом Варсонофием, тем самым предателем, что уже четверть века был в Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере заточён. Три десятка лет назад Великий князь Василий Иоаннович, самолично командуя войском осадил Смоленск. Тюфяки отработали зело успешно, и Смоленск подвергся великой опасности. Епископ Варсонофий явился ходатаем за город и жителей его перед Василием Иоанновичем. Он просил Великого князя прекратить осаду до следующего дня, обещая сдачу города. Когда великий князь не внял этой просьбе и продолжал осаду, епископ вместе с боярами, знатными гражданами и королевским наместником предложил немедленную сдачу города. На следующий день Варсонофий, осеняя великого князя крестом, приветствовал его словами: «Божиею милостию радуйся и здравствуй, православный Царь всея Русии, на своей отчине и дедине града Смоленска». Тогда Великий князь подтвердил права и привилегии города и, в частности, церкви Смоленской и епископской кафедры самого Варсонофия.
Однако буквально через три месяца в Смоленске узнали о поражении русских под Оршей. Боясь гнева польского короля Сигизмунда, и по привычке к польскому владычеству, которое продолжалось уже сто десять лет, смоляне задумали изменить Великому князю. Во главе изменников стал епископ Варсонофий, который послал к польскому королю своего племянника с просьбою идти немедленно к городу. Варсонофий обещал Сигизмунду лёгкую победу, ведь войско ушло и только небольшой гарнизон остался. Действительно, князь Константин Острожский с армией Великого княжества Литовского вскоре подступил к городу. Но Господь не выдал и предупреждённый об измене наместник великого князя, князь Василий Шуйский, принял меры к обороне. Изменники были повешены на городской стене на виду у поляков. А Варсонофия в железах отправили в Дорогобуж к Василию Иоанновичу. Там предатель был лишён сана и отправлен сначала в ссылку в Чудов монастырь, ну а после и в Вологодскую землю в Спасо-Каменный монастырь.
Недавно от этого предателя пришло письмо, что де раскаивается и четверть века молил Господа о прощении. Теперь стар и немощен и хочет быть похоронен в Смоленске вместе с матерью и отцом. А ещё просил отправить и с ним и того самого племянника Михаила, которого и засылал к ворогу.
Макарий долго думал о том исполнить ли просьбицу предателя, а потом даже с Андреем Шуйским посоветовался. Шуйский просто рукой махнул, мол, ваши дела, чего мне в них лезть. Пусть умирает, где хочет. Это уже в конце добавил. Макарий сначала улыбки князя Андрея не понял. Только потом дошло до него, что та защита Смоленска и вознесла Шуйских в воеводы знатные. С малыми силами отстоял же город родич его.
Ладно, решил митрополит, пусть привезут предателей, посмотрит он на них, поговорит. Много годков прошло, почитай вся жизнь. Если Варсонофий и правда вскоре в мир иной отойдёт, то пусть едет в Смоленск. Под надзором, естественно. Ну, и на племянника посмотрит. Тоже уже поди пять десятков скоро. Пусть будет последней опорой старцу перед смертью. Как там звать того? А Михаил.
- Епифаний. Напиши письмецо игумену Чудова Монастыря… – после разговора с Андреем Честоколом Шуйским указал пригретому им монашку митрополит. Разумен вельми был неказистый вьюнош.
- Спасо-Каменного, Ваше Высокопреосвященство, – поправил, вскинув брови монашек.
- Ай, прости, Господи, запутался. В Спасо-Каменный пошли письмецо, чтобы отправили, как снег ляжет полностью, этих двоих под присмотром пары монахов сюда. И поищи среди братии... Может и есть живые-то... Может помнит кто Варсолофия этого. Что хоть за человек был?
- Сделаю, владыко.
- Что там с княжичем, с Юрием, доложили, что возбуждён вельми? – закусывая курицу кислой капустой, поинтересовался у Епифания митрополит.
- Не ведомо мне, Ваше Высокопреосвященство. Только отец Исайя сказывал, что мечется княжич по горнице, по опочивальне и по палатам и мычит, и мычит, словно сказать что-то хочет. И вроде баит, что даже как бы слово «Мама» вылетело у него.
- Мама? Не разу за год ничего похожего от Юрия не слыхивал. Мычал и раньше, но всё не разборное.
- Так может помогло богомолье в Троице-Сергиевом монастыре. Пешком ведь шли детки малые три дни, – напомнил Епифаний недавний поход Великого князя Ивана Васильевича с братом Юрием в Троице-Сергиев монастырь к игумену Иоасафу. Мальчики в самом деле босыми дошли от Москвы до Сергиева Посада. Семьдесят вёрст шли.
- На всё воля Господа! – митрополит Всея Руси истово перекрестился на образа, – Схожу и я посмотрю, да послушаю. А что игумен Даниил не приходил, ничего не говорил?
- Как же он и принес весть эту. Там и Великий князь с братом малым. Гримасничает. Учит того говорить.
- Ох, Господи, помилуй. За грехи Великого князя Василия Иоанновича невинное дитё страдает. При живой жене полюбовницу нашел. Жену, богом данную, в монастырь насильно постриг. Прости, Господи, прости, Господи!

Поделится в соц.сетях