Глава 1
И снова ночь, тихая улочка и дым, уходящий в звёздное небо.
Так начиналась ни одна интересная история, так что и сейчас я ожидал, что мне скажет сенатор, с предвкушением и даже некоторым нетерпением.
Воронцов старательно дымил, не торопясь начать разговор.
Где-то хлопнуло окно. Но привередливой соседке больше не на что было жаловаться — я добавил в контур периметра земли подавление звуков. Теперь хоть тигриный рык, хоть веселое застолье никого не побеспокоят.
— Хорошая ночь, — начал издалека сенатор.
— Христофор Георгиевич, давайте я помогу — деликатное дело? — не стал я поддерживать светский разговор.
В самом деле, с чего ему так медлить? Граф закашлялся от моей прямоты и помотал головой.
— Молодежь, всё торопится куда-то, — он погладил одного из львов по голове и тот на миг ожил, довольно заурчав. — Деликатное, угадал. Очень деликатное и... Впрочем, тебе судить и решать.
Не такое и заманчивое начало, пусть Воронцов меня и заинтриговал. Что же его могло смутить? Друг семьи не производил впечатление особо чувствительного человека.
— Ты, верно, ещё не знаешь, но меня включили в попечительский совет императорской академии, — размеренно заговорил Христофор Георгиевич. — Совет претерпел немало изменений в этом году, Александр. Не в последнюю очередь из-за тебя.
— Из-за меня? — удивился я.
Сами же просили возглавить кафедру. Точнее, это сделал ректор... Неужели в обход совета? Такое было маловероятно.
Они занимались расходованием средств, в том числе и поступающих из казны, оттого формально имели право решающего голоса как при принятии студентов, так и преподавателей. Насколько я понимал эту структуру. Вообще мне казалось, что совет был исключительно бюрократической уступкой, существуя чисто номинально. Короче говоря, ничего они толком не решали без позволения свыше.
А, так как ректор подчинялся тоже непосредственно императору, то возникал вопрос о том, зачем вообще этот совет нужен.
— Ну а как ты думаешь? — усмехнулся сенатор. — Молодой граф, имевший прежде весьма сомнительную репутацию, пропадает куда-то надолго. Затем он не просто не возвращается к прежнему образу жизни, а получает особое расположение от императора на балу. Это лишь то, что стало достоянием общественности. Но все, кому надо, знают о твоих настоящих делах. Ты же не думал, что это останется тайной?
Я помотал головой. До такой наивности скатиться нужно было сильно постараться. Впрочем, я и собирался заработать новую репутацию для того, чтобы спокойно брать интересные заказы. Заработал, получается.
— Вот, — удовлетворенный моей реакцией, улыбнулся Воронцов. — Взялся за ум, принимай и последствия.
— Вы так говорите, словно это что-то плохое, — нахмурился я.
Граф расхохотался и по-отечески похлопал меня по плечу:
— Прости, Александр, за моё чувство юмора. Шутки шутками, но ты же понимаешь, что привлекаешь внимание. Скажем так, самых разных людей.
В общем-то, знакомства у меня появились разнообразные, это верно. От службы безопасности империи до мастера воров и прочих преступных элементов. Ну а что поделать, мир-то полон интересных людей.
— И из-за этого беспокоится попечительский совет? — предположил я.
— В том числе, — кивнул сенатор. — Ты же сам по себе, покровителей не имеешь, на службе не состоишь. Что от тебя ожидать — никто не знает. Ну, из тех, кто там протирал кресла...
Его хищная улыбка напомнила мне, что я имею дело не только с добродушным толстячком, готовым прийти на помощь нашей семье. А с весьма влиятельным человеком, довольно жестким и циничным.
— Но это уже неважно, состав совета изменили с нового учебного года. Собственно говоря, я и выступил твоим поручителем, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос. Знаю, знаю, — он поднял руку, останавливая мой порыв возразить. — Тебе этого не требовалось. Если хочешь, то был мой каприз. Чтобы избежать проволочек, в которых тебе наверняка не захотелось бы закопаться.
Тут он был прав. Избавиться от меня в академии было очень просто — погрузи во все эти дрязги и я сам уйду. Не настолько я ощущал желание просвещать юные умы, чтобы сражаться с противниками в бумажных доспехах. При всей своей осмотрительности, мог и пару носов сломать.
— Есть ещё одно обстоятельство, — Воронцов сделал драматическую паузу. — Темный одаренный.
— Лопухин? — припомнил я личное дело незаконнорожденного княжеского сына.
— Надо же, так ты в курсе? — настала очередь сенатора удивляться. — Я-то думал, что ты и не взглянул в бумаги академии.
Просмотрел я их не очень охотно, но всё же внимательно. Пусть о темном я узнал раньше, на встрече с ректором, но и в документах было упоминание о необычном студенте.
На подозрение в безответственности отвечать я не стал. Воронцов искренне любил внука лучшего друга, но до конца не верил в моё преображение. Но это меня ничуть не задевало. Недоверие, вполне свойственное возрасту и опыту. Тем не менее граф, пусть и сомневался, никогда этого не демонстрировал. Только сейчас, и то по причине изумления.
— Илья Лопухин, — вспомнил я и имя признанного бастарда.
— Верно. Удивительное событие для академии, — сенатора обволокло ароматным дымом и он продолжил вещать оттуда. — Пока это держат в тайне. Но скандала, безусловно, будет не избежать. А уж что начнется после церемонии определения дара, можешь себе представить.
Да уж, на парня обрушатся мягко говоря неприятные последствия. Мало кто захочет просто здороваться с темным, не то что дружить. А потом высокородные родители начнут требовать исключить Лопухина ради безопасности детей... Даже то, что его отец князь, не поможет.
— Ему нелегко придется. Но что от меня требуется? — не понял я.
Если Илья захочет скрыть свой дар, зеркало силы послушается и просто не покажет. Или князь решил подстраховаться и сделать для сына артефакт, надежно скрывающий его ото всех?
— Вещь, которая однозначно покажет, что дурных намерений у человека нет, — ошарашил меня сенатор, выглянув из облака.
— Что? — даже переспросил я, не поверив своим ушам.
Зачем создавать артефакт, задачу которого может выполнить высокоранговый менталист? Пусть для подобного действия нужны веские основания, но тем не менее смысла в подобного я не видел.
— Символ, Саша, символ доброй воли, — с легкой грустью произнес Воронцов, не сводя с меня взгляда.
И я понял. Действительно символ.
Нет, артефакт должен быть рабочим, но его использование — добровольным. Тот, кто прикоснется к такой вещи, сам решает. И одним этим показывает свои намерения. Принуждать проходить унизительную проверку никто не станет. Хотя академия вполне могла ввести такое правило. Для безопасности. Но это было бы уже другое дело.
С артефактом это может стать тоже своего рода церемонией. Вопрос чести.
Так объяснил мне сенатор саму идею. Его собственную идею, хотя я уже понял откуда она исходила изначально. Кто-то наверху захотел подстраховаться. Но Воронцов никогда бы не пошел против справедливости и чести. Не в таких вопросах. И наверняка ему пришлось отстаивать возможность выбора.
Это не считая того, что я уже наделил зеркало силы свободой воли испытуемого.
— Иначе мальчишку изведут, — сказал граф. — И других, кто придет в будущем. Если придут, конечно же. Ведь сейчас событие удивительное не только тем, что появился Лопухин. Тем, что он рискнул открыться. Рискнул выйти на свет. Если его погубят, то другие даже и не попытаются, понимаешь?
Я понимал. Темная сила почти приговор. Это недоверие, преследующее тебя с самого пробуждения дара. Страх близких, отторжение и одиночество. А ведь темная она условно. Знал я одаренных, которые были по настоящему темными. Среди них был и один маг света, что уж говорить.
Идея, поначалу вызвавшая неприязнь, раскрывалась мне с иной стороны.
Что, если и правда можно создать возможность для того, кто не хочет уйти на темную сторону силы? Просто дать шанс и показать прочим, что не магия делает людей скверными. А выбор. И порой другие люди, да.
Артефакт может и правда стать символом. Как и Лопухин — для других мальчишек и девчонок по всей империи, а может и за её пределами. Надеждой, что всё может быть иначе.
— Вы знакомы с князем Лопухиным? — предположил я, слишком уж горячо говорил Воронцов о неизвестном парне.
— С Ильей, — едва слышно ответил граф.
С бастардом, откуда? Я вдруг сообразил, отчего сенатор так изменился в лице. Ну конечно же, Казаринов! Такой же незаконнорожденный ребенок, в чем я уже давно не сомневался. Сходство их было налицо. Скорее всего Илья был знаком Михаилу по приюту.
Воронцов всё понял по моему выражению, которое я не успел скрыть, и подтвердил мою догадку. Отвернулся, уставившись на пустую улицу и сухо рассказал, как всё было.
Граф происходил из рода древнего, но нищего, что нередко случалось. Титул не давал богатства без усилий. Несколько неудачных вложений, плохое управление и от состояния ничего не остается. Так что Христофор Георгиевич женился не по любви, а по нужде. Не по своей, он тогда был молод и подчинился воле отца, которому надоело прозябать в бедности.
Будущая графиня в девичестве была купеческой дочкой. Её батюшка, в свою очередь, страстно желал приобщиться к дворянству. И имел средств столько, чтобы по сути, купить титул для дочери. И таким образом вступить в высший свет. Ситуация, вполне понимаемая и принимаемая в обществе.
Но было одно условие, на беду подписанное юным тогда ещё Христофором Георгиевичем. Супружеская неверность лишала его всего состояния. К слову, в сторону дочери это работало тем же образом. Да и состояние не возвращалось купцу, а уходило на благотворительность. Как приданое, так и нажитое за время брака. Один адюльтер и лишаешься всего, своего тоже.
Но что значит запретить мужчине воспылать страстью к прекрасной даме?
Кем была возлюбленная графа, он не сказал. Как и что с ней случилось дальше. Но итогом стал сын. Итогом и доказательством, способным оставить Воронцова на улице с пустыми руками.
Решение отдать ребенка в приют явно не было простым. До сих пор сенатора пронзала острая боль, я это ощущал.
Пусть приют был хорошим, специально для бастардов богатых родителей. С лучшим образованием и условиями. Но приют есть приют. Тем более шанса на признание у Михаила не было никакого.
Там-то и познакомился Казаринов с Ильей Лопухиным. Тогда тоже безфамильным. Разница в возрасте у них была приличная, но худой и бледный мальчишка чем-то зацепил будущего теневика. Может, их свел дар. Михаил защищал слабого от нападок прочих. Так они и сдружились.
У Лопухина, несмотря на то, что он был младше, дар пробудился первым. Дар смерти, который перепугал всех в приюте. Всех, кроме единственного друга. Пожалуй, Казаринов спас тогда мальчишку, просто не отвернувшись от него. А потом Илью забрал отец.
Воронцов тайком навещал сына. Год за годом смотрел, как тот рос. Терзал себя и распорядителя приюта. Так что всё знал о происходящем. Пытался помогать, но отношения складывались тяжело. Юношеская обида и взрослая слабость стали непреодолимым препятствием.
Когда дар Михаила показал себя, то Христофор Георгиевич позвал Баталова. И тот взял пацана под крыло, фактически вырастив. Они отдалились ещё больше и лишь недавно всё стало налаживаться.
А потом Казаринов пришел к отцу и впервые в жизни попросил о помощи.
Я замер, слушая эту скупую с виду исповедь. Но наполненную такими эмоциями, тщетно подавляемыми сенатором, что перехватывало дух.
Да, это было очень личное. И, пожалуй, единственное что можно было сделать для темного.
— Больше я ничего не могу ему дать, понимаешь, Саша? — обратился ко мне Воронцов, глаза его сверкнули. — Всё, что хочешь проси, только сделай артефакт.
— Христофор Георгиевич...
Я умолк, раздумывая. Конечно же я хотел помочь графу. Как и Лопухину, потому что идея была действительно стоящая. Но соглашаться на эмоциях, наплевав на всё остальное? А нужна ли помощь тому, о ком просят?
— Сначала мне нужно встретиться с Ильей Лопухиным, — решительно закончил я.
— Я... — было собрался возразить граф, вероятно желая убедить меня в праведности темного, но не стал и кивнул: — Я понимаю, Александр. И ты совершенно прав, что хочешь удостовериться сам. Я не имел права требовать от тебя ответа сразу же.
— Вы сможете организовать нашу встречу?
Являться к князю без повода я не мог. Одно дело визит к равному по титулу, либо приглашение. Я вообще сомневался, что Лопухин меня примет. Рассчитывать на такое я точно не мог.
Но раз уж Воронцов стал членом попечительского совета, то его полномочий должно быть достаточно. Даже выступай я как заведующий кафедрой, артефакторика не имела отношения к магии смерти. Ну, не напрямую конечно.
— Я попробую... Я сделаю, — уверенно ответил граф. — Задействую все связи, но завтра ты увидишься с Ильей.
Завтра? Я вздохнул, мысленно прощаясь с банькой и запеченной щукой в Вознесенском. Ладно, поездку можно ненадолго отложить. Времени оставалось очень мало, но сам артефакт мне представлялся несложным. Должен успеть.
— Ты извини меня, Саша, — виновато сказал Воронцов, уловив мои мысли. — До последнего дотянул, каюсь. Пока придумал, как быть. Пока всё это официально оформлял и пробивал наверх... Много времени упустил.
Что же теперь жалеть об этом. Вольно или нет, но сенатор выдал ещё одну свою тайну. Впрочем, об этом тоже можно было догадаться. Вызвать Баталова, чтобы тот забрал мальчишку из приюта? Для начала его надо знать. И не просто, а очень хорошо, чтобы доверить своего сына.
У графа тоже были весьма разносторонние знакомства. А то и служба.
— Не стоит извинений, Христофор Георгиевич. Я обещаю вам, что сделаю всё, что будет в моих силах. Большего пообещать не могу.
— Мне этого достаточно, — он коротко поклонился. — Вверяю судьбу в твои руки.
— Право, граф, — рассмеялся я. — Не стоит давить, уж тем более подобным способом. Ваша судьба лишь в ваших руках. Что вы сейчас и продемонстрировали.
— Знаешь, Александр, — прищурился Воронцов, пристально глядя на меня. — Порой я не узнаю тебя. Иногда мне кажется, что передо мной совсем другой человек.
— А я и есть другой человек, — честно признался я.
Сенатор рассмеялся:
— И это хорошо, Саша. Это очень хорошо!
Мы наконец-то вернулись в сад, где продолжался праздник. И Воронцов заметно повеселел. Даже дед заметил эту перемену и вопросительно посмотрел на меня. Я ему просто по-мальчишески подмигнул, чем заслужил шутливо-неодобрительное покачивание головой.
Знал ли Лука Иванович о главной трагедии друга? Наверняка. Хотя ведь и патриарх в своё время не обратился к сенатору за помощью. А я был не в праве обсуждать то, что сейчас узнал. И безо всяких клятв.
Засиделись мы как всегда — далеко за полночь. Всё никак не могли разойтись, словно такой вечер нельзя повторить. Но он и был неповторимым. Как и другие хорошие вечера. В том-то и суть.
Сначала уехал Воронцов, за ним и графиня, за которой приехал личный водитель. Дед порывался её провожать до дома, но Нина Федоровна мягко отказалась, очаровав всех напоследок своим молодым звонким смехом.
Тимофей давно клевал носом, а Гордея отправили спать ещё несколько часов назад, причем не без помощи тигра. Я передал желание уложить упрямого пацана и зверь просто схватил того за шкирку, как котенка, и поволок во флигель.
Иллюзорные мотыльки улетели, я отправил их к звёздам. Даже призраки разошлись по своим ночным делам.
А мы всё сидели втроем и не могли наговориться.
О прошлом, о будущем. О настоящем. О планах, как наших общих, так и каждого в отдельности. Патриарх размечтался о семейной жизни, Прохор о новых кулинарных достижениях.
— А что собираешься делать ты, Саша? — спросил меня дед.
— Всё, — улыбнулся я. — Я собираюсь делать всё.
Всё, что в моих силах. И немного больше.

Поделится в соц.сетях