Глава 1
Пролог.
«От же дурак старый, семьдесят лет прожил, а ума так и не набрался. Ну вот что мне дома не сиделось? Сказать, что деньги нужны или жрать нечего, так нет. Нормально живу и всего мне хватает. Да и много ли старику надо. Так нет же, насмотрелся в этом проклятом интернете роликов про поисковиков и самому захотелось попробовать. Семьдесят лет, не молодой ведь, а все успокоиться не могу».
Я ругал себя последними словами, продираясь сквозь густые колючие кусты в поисках подходящего места для отправления естественных надобностей. А потому что нефиг в придорожных кафешках обедать. И вроде вкусно поел, а оно вон гляди как прижало.
С этой мыслью я заметил впереди пятачок открытого пространства, как будто специально созданного для той цели, к которой стремлюсь. Обрадованный, я даже двигаться начал шустрее и сам не заметил, как поцарапал руку о колючки терновника, да сильно так. Кровь прямо бодро закапала, и это самое обидное, потому что поранился я, уже добравшись до круглой, незаросшей и словно для меня подготовленной полянки.
Сунув по привычке пораненный палец в рот, чтобы обеззаразить ранку, я второй рукой начал расстегивать брюки, потому что терпеть не было никаких сил, сделал шаг к центру полянки и с облегчением присел, успев подумать: «всё-таки успел».
Интерлюдия
Неведомая сущность, парящая в пространстве, даже вздрогнула, когда пришёл отклик от ее алтаря в давно забытом человеческом мире. Кто-то из людей всё-таки вспомнил о старых богах, как в том мире называли такие сущности, и пролил на алтарь кровь.
Мало кто знает, что даже боги, живущие вечно, подвержены любопытству. Вот и эта сущность, несмотря на давние договоренности с себе подобными о том, что они избавят тот мир от божественного вмешательства, не удержалась и решила посмотреть на того, кто пролил кровь. Преодолевая плотную ткань мироздания, сущность даже начала придумывать, какой благодатью одарит вспомнившего о богах человека, и была в предвкушении.
Когда же она наконец частью своего сознания пробилась в эфир нужного мира, возмущению её не было предела.
Она настолько была разгневана, что ринулась в этот мир всем своим естеством с одной мыслью, которая от силы этой сущности словно материализовалась, и её услышали не только жители этого мира, но и другие боги.
— Гадить на мой алтарь? Накажууу! Я тебя научу уважать…
Несмотря на состояние, которое люди называют бешенством, сущность тем не менее разум не потеряла и в желании наказать человека посильнее сканировала его всеми доступными методами, вытаскивая из глубин его памяти самые потаенные мечты, желания и чаяния.
— Ага, читать любишь? Попаданцем мечтаешь стать? И фантазируешь много? Сейчас я тебе устрою перерождение по твоему вкусу. О, вот эта игра подойдёт, прям что надо. Будет для тебя русская рулетка. Она тебя научит, как…
Пока сущность готовила блуждающий канал, способный переносить душу по ветке миров, и размышляла, как организовать перерождение пожёстче, рядом с ней начали появляться другие ее коллеги, которые требовали прекратить все это безобразие и оставить этот мир в покое.
Понимая, что все может закончиться не начавшись (ведь объединившись, другие сущности могли выдернуть её из этого мира чуть ли не мгновенно), сущность оставила перерождение на волю случая и успела швырнуть душу в открытый канал. Возмущенные нарушением договоренностей коллеги этой озверевшей сущности не успели выкинуть её из этого мира до того, как она отправила душу человека в неизвестном направлении, но при этом одна из них как бы в компенсацию за причиненные неудобства успела швырнуть в канал вслед за душой свое благословение.
Конец интерлюдии
Не успел я нормально напрячься, чтобы сделать свои дела, как мир вздрогнул, и мне показалось само пространство заревело:
— Гадить на мой алтарь? Накажууу…
Все дальнейшее осталось в памяти лишь фрагментами.
Миг, и я бестелесным духом вишу над своим телом, которое превращается в прах. Ещё миг, и я лечу со страшной скоростью в непонятном нечто, похожем на квадратную трубу, сотканную из тумана. Мгновение, и меня, как половую тряпку об пол, впечатывает неизвестно куда.
Темнота, и ещё через миг обжигающая боль в пятой точке.
Сам не понял, как оказался на ногах, и увидел перед собой худого жилистого старика, в очередной раз замахивающегося хворостиной, и непроизвольно заорал
— Ты не охренел, сморчок сушеный?
Что было дальше, описать сложно.
Старик застыл с занесенной хворостиной и вытаращенными глазами, а я вообще выпал в осадок от своего писклявого голоса.
Старик с криком «Чтаа? Ах ты соплежуй мелкий!» стеганул хворостиной мне по заднице, я непроизвольно взвизгнул от жгучей боли и кинулся бежать с мыслью «ну его нафиг, этого неадеквата».
Убежать почему-то не получилось, удары сыпались один за другим, и что самое странное, я вдруг прям на ходу разревелся и из-за этого во что-то врезался, да так, что вырубился моментально.
Глава 1.
Бубнеж, доносившийся из-за стенки, заставил меня очнуться. В себя я пришёл с ощущением, будто проснулся после крепкого сна. Сначала сладко потянулся, вытянувшись в струну, и только тогда открыл глаза. Как открыл, так сразу же и закрыл, отчаянно тряся головой. Снова открыл, рассмотрел свои детские ручки и чуть не взвыл от лавины воспоминаний.
Довольно долго я в принципе не мог связно мыслить, а когда немного очухался, подумал: «да уж, о таких приключениях ни в одной книге не прочитаешь. Ты теперь, Дмитрий Николаевич, должен радоваться, что мечта сбылась, и ты стал самым что ни на есть настоящим попаданцем. Сука, нет это надо же было так подгадать с местом для туалета. Ох, и ревело же это нечто, нервничало как в последний раз. Жуть жуткая, иначе не скажешь».
Воспоминания о случившемся заставили лицо поневоле расплыться в улыбке, а потом меня реально пробило на хохот, да так, что я долго не мог успокоиться. Только и повторял про себя как мантру «Я теперь точно знаю, как стать попаданцем!» и старался смеяться в подушку, чтобы не переполошить обывателей.
Немного успокоившись, я почувствовал определённые позывы организма, как это бывает после сна, и хотел было соскочить с кровати, но тут же сам себя притормозил.
«Стоять, казбек, потерпишь. Сейчас главное — понять, кто, где, почему и в кого я попал. Поэтому придётся пока потерпеть и попробовать послушать, о чем там бубнят за стенкой».
Конечно, слышимость была аховая, но кое-что услышать получалось. Так, уже знакомый голос вредного старика, отхлеставшего меня хворостиной, я очень даже неплохо различал, а вот его собеседника, вернее собеседницу — нет.
И все же по отдельным фразам удалось понять, что говорили —то есть спорили — скорее всего обо мне. Старик настаивал, что меня уже давно пора будить, и называл он меня не иначе, как байстрюк. Женский голос по ходу возражал, во всяком случае фразу, что меня так называть неприемлемо, я услышал, и раз в комнату, где я лежал, никто не заходил, там, похоже, нашла коса на камень.
Конечно, услышать больше было важно, вот только организму было пофиг, он настойчиво требовал своего, и я в итоге не вытерпел и всё-таки подорвался с кровати.
Как спрыгнул, так в очередной раз и застыл.
Во-первых, я прям реально спрыгнул, так что, судя по всему, телу, в которое я угодил, лет пять, не больше. А во-вторых, что более важно, я просто понятия не имею, где тут туалет и где искать свою одежду. Сейчас на мне была длинная, до самых колен рубаха и все. Ни обуви рядом с кроватью не нашёл, ни штанов — ничего.
Несколько секунд я напряженно думал, как быть, а потом плюнул на все и понёсся к выходу из комнаты.
Хотя комната была небольшая, до двери пришлось сделать чуть не десяток шагов, притом в вприпрыжку. Я с удовольствием отметил, что энергия из меня брызжет фонтаном, я даже не вспомню, когда чувствовал себя так замечательно.
За дверью обнаружилась ещё одна комната, уже гораздо больше моей спальни, и там, сидя возле небольшого столика, вполголоса о чем-то спорили между собой давешний старик и молодая красивая женщина.
С моим появлением спор мгновенно прекратился, и если старик посмотрел на меня как-то даже плотоядно, то женщина тут же вскочила и произнесла:
— Проснулся, сынок? С добрым утром.
Мне даже не по себе стало от ее голоса. Просто в нем слышалось столько любви, радости и счастья, что я почувствовал себя последней сволочью, осознав наконец, что занял тело сына этой любящей матери.
Но организм не позволил мне впасть в рефлексию, и я непроизвольно, без участия разума произнес:
— Писять хочу! Сильно!
Дед хмыкнул и ощерился в улыбке, а мама (а по-другому даже думать не хотелось) стремительно подошла, подхватила меня на руки и понесла обратно в мою спальню. Там поставила меня на ноги и достала из-под кровати горшок. Не такой, как были в моем детстве или у моих детей, а керамический и другой, непривычной формы, но совершенно точно горшок.
Дальше мое тело действовало без участия разума вообще, само уселось и все сделало как надо. Словами не передать, насколько стало легко, и мне даже пофиг уже было на все и вся. Только сейчас понял и до конца воспринял: я живой-здоровый, а остальное все — полная фигня. А потом как-то вдруг в голову полезли другие мысли «Сука, как так? Дима, что за нафиг? Писать хочу! Пипец, дожил. Семьдесят блин лет и писать хочу».
Между тем мама не дала мне впасть в меланхолию. Заворковала, засветилась. Достала из сундука, который я до сих пор не замечал, одежду и стала одевать меня, при этом поглаживая, целуя в макушку и спрашивая:
— Что Ваня хочет на завтрак?
А я чувствовал себя куклой беспомощной, слегка нервничал и неожиданно млел от такого к себе отношения.
При этом отметил, что меня теперь, похоже, зовут Иван и попал я, судя по всему, в прошлое. По крайней мере одежда мамы да и моя тоже на это намекала. Интересно было бы сразу узнать, в какое время угодил, но на самом деле больше меня волновал другой вопрос. Моё поведение и реакции тела. Умом ведь я взрослый мужик, а ничего не могу поделать с этими самыми реакциями. Стоит маме чуть приласкать, пощекотать или даже просто погладить, как начинаю таять, словно мороженное на жаре. Счастливо смеюсь, с удовольствием лезу обниматься и вообще веду себя беззаботно — как дите несмышленое. При этом все ведь осознаю, мыслю ясно и по-взрослому, а поделать ничего не могу. Жесть какая-то.
Все игривое настроение мгновенно исчезло, когда в спальне возник дед. Тело непроизвольно напряглось, да и мама перестала ворковать.
«Во как. Что-то тут не так все радужно, как казалось».
И вошедший дед, как будто подтверждая мелькнувшую мысль, произнес:
— Елизавета, хватит тетешкаться с мальцом. Испортишь парня своими нежностями. Давай, корми его завтраком, а то мы и так опаздываем. Скоро люди в поле выйдут, а мне надо объяснить им, с чего начинать.
— Ну так и ехали бы сами, зачем Ваню с собой тащить?
— Не начинай, я тебе тысячу раз уже говорил, что парня надо с детства приучать к ведению хозяйства. Вырастет бесхребетник и будешь потом локти кусать.
— Да какая учёба в пять лет? Маленький он ещё во взрослые игры играть.
— Не перечь мне! Была бы дочка, я и слова не сказал бы, а пацана надо с колыбели воспитывать.
Я наблюдал за этой пикировкой, не скрывая изумления. Старик, похоже, правда рехнулся. Я ещё понял бы, начни он настаивать на какой-нибудь физкультуре, но учиться ведению хозяйства в пять лет — это, как по мне, клиника.
Понимала это, похоже, и мама, но почему-то отстоять свою точку зрения не смогла. Поэтому после завтрака, который, как это банально ни прозвучит, для меня состоял из молочной каши, похоже, пшеничной, я попал во власть вредного старика.
Кстати сказать, во время завтрака выяснилась ещё одна интересная подробность. Похоже, семья в которой мне повезло переродиться, находится не в самом низу социальной лестницы. Такой вывод я сделал, потому что во время застолья нам прислуживали сразу две молодые девушки, которые были одеты в одинаковые платья и старались вести себя ниже травы тише воды.
Да и дом, в котором мы живём, вызывает определённые мысли. Обследовать его у меня пока не получилось, но и того, что я увидел, достаточно, чтобы понять: он немаленький и принадлежит далеко не бедным людям.
Но это ладно. После трапезы дед, взяв меня за руку, стремительным широким шагом направился на улицу.
При этом на меня он, казалось, совершенно не обращал внимания, и ему было пофиг, успеваю я за ним или нет. Из-за этого мне пришлось бежать и на выходе из дома я только чудом не влетел лобешником в дверной косяк. Надо ли говорить, что мне такое отношение ой как не понравилось. Но сделать-то я ничего не мог, поэтому пока пришлось смириться и идти, куда ведут.
Целый день я изображал хвостик, следуя за этим дедом, и, надо сказать, возненавидел я его за этот день всей душой.
Не могу с уверенностью сказать, чего хочет добиться старик, но скорее всего пытается сломать ребёнка, внушить чувство ужаса к себе и сделать послушной игрушкой. За малейшую провинность, к числу которых относилось любое промедление в выполнении команд старика, следовало наказание в виде удара хворостиной. Уже ближе к обеду я просто не мог сидеть на избитой заднице, и мне со страшной силой хотелось прирезать этого деспота. Весь день мы с ним носились на пролётке по немаленькому поместью, и не проходило часа, чтобы я не отхватил хлесткий удар по заднице хворостиной, которая, казалось, приросла к руке старика.
Этот урод настолько меня измотал, что в голове у меня кроме мысли «ну нафиг такое воспитание» ничего другого не появлялось.
Что говорить, если в памяти не особо отложилось, что я увидел за день в поместье. К вечеру у меня не осталось сил не то что нормально поужинать, я даже не смог рассказать маме об этих издевательствах. Вырубился, кажется, ещё за столом.
Следующий день поначалу ничем не отличался от предыдущего.
Проснулся от знакомого «бу бу бу» за стенкой. По-быстрому сбегал на горшок. Немного подумал и начал самостоятельно одеваться, благо вчера приметил, где что лежит. В голове у меня при этом крутилась куча планов, как избежать опеки старика, а лучше — дискредитировать его в глазах мамы. Сомневаюсь, что хоть какой-то матери понравится, что её ребёнка избивают у нее на глазах. Так что мне нужно спровоцировать старика на необдуманные действия. Посмотрим, чем это все может закончиться. Если не поможет — хоть из дому уходи, что в моем нынешнем возрасте смерти подобно.
Кстати терзал меня и ещё один вопрос: неужели мама не видела у меня на заднице последствия воспитания? Ладно в спальне вечный полумрак и что-либо рассмотреть не представляется возможным, но ведь наверняка в той же бане можно все увидеть.
Непонятно все и странно.
Сразу после завтрака, не дожидаясь, пока дед снова потащит меня на улицу, я покинул стол раньше него и под недоуменный вскрик мамы понёсся на выход из дома со всей возможной скоростью.
Снаружи я не задумываясь кинулся на выход из усадьбы — просто ещё вчера подметил, что во дворе спрятаться негде, а вот за воротами, в обширных диких кустарниках или зарослях крапивы можно скрыться без особых проблем.
Выбрал я, кстати сказать, в качестве укрытия как раз крапиву. Вряд ли кто догадается, что ребенок туда полезет, поэтому я и решил прятаться именно там.
Обжегся, конечно, притом сильно, но боль перетерпел, хоть и чувствовалась она на порядок сильнее, чем во взрослом теле. Зато затихарился надёжно.
Сидеть мне в своём укрытии пришлось больше часа, ровно до того момента, когда ругающийся как сапожник дед уехал на своей пролётке.
Надо сказать, искали меня на совесть, звали, кипишевали и обшарили все ближайшие заросли, но вот в крапиву и не подумали лезть. Поэтому и не нашли.
Дождавшись отъезда деда, я аккуратно выбрался из крапивы и деловито направился к заплаканной маме, которая, увидев меня в целости и сохранности, казалось, сошла с ума. Сначала нашлепала по попе, причем скорее погладила, боясь причинить боль, потом зацеловала и затискала, причитая, как она испугалась. В общем, проявила в полной мере чувства перепуганный мамы, и это затянулось надолго.
Только когда она немного успокоилась, я приступил к реализации своего плана и спросил ее:
— Мама, а ты меня совсем совсем не любишь?
Сказать, что озадачил её этим вопросом, это ничего не сказать. Мама растерялась, из глаз у неё снова полились слезы, но она все же смогла ответить:
— Что ты такое говоришь, Ванечка? Да я тебя больше жизни люблю.
— А почему ты тогда позволяешь этому злобному старику издеваться надо мной?
Мама немного отстранилась и, чуть улыбнувшись, ответила:
— Нет, Ваня, ты неправильно все понимаешь. Дедушка хочет для твоего же блага научить тебя управлять имением и передать тебе все свои знания, которые необходимы человеку твоего положения.
Угу, про положение я позже узнаю поподробнее, сейчас надо ковать железо, пока оно горячее.
— Мама, а ты точно знаешь, что он учит, а не просто издевается?
Говорил я максимально серьёзно, глядя маме в глаза, и, похоже, её проняло.
— Ваня, я не понимаю, почему ты так говоришь.
— Мама, а ты любишь спектакли?
— Странный вопрос, к чему ты его задал? И откуда вообще знаешь о спектаклях?
Я проигнорировал её вопрос и предложил:
— Мама, а давай устроим спектакль, и ты посмотришь своими глазами на методы воспитания деда.
Было хорошо видно, что женщина не на шутку озадачена поведением ребёнка, которое ему совершенно не свойственно, и не понимает, как себя вести. Чтобы она приняла нужное мне решение, я начал канючить.
— Мама, ну пожалуйста, если правда меня любишь, давай сделаем, как я прошу.
Ну да, я сейчас нагло манипулировал и давил на слабое, а что мне оставалось делать. Терпеть издевательства и ждать, пока вырасту и смогу дать отпор? Плохой вариант, так ведь можно и в известный ящик сыграть, что, вероятно, и случилось с ребёнком, чьё тело я занял. Нет уж, раз подвалила мне ещё одна халявная жизнь, буду всеми силами стараться её сохранить. Да и вообще — жить хочется в любви и согласии, а не в страданиях и истязаниях. Поэтому я сейчас стараюсь изо всех сил в надежде на лучшее будущее.
Мама колебалась ещё довольно долго, но все же согласилась. Да от нее и не требовалось ничего сверхсложного. Только и надо, чтобы она к возвращению деда была там, откуда ей все будет хорошо видно, а сама она останется незамеченной.
Это уговорить её было сложно, а когда она наконец согласилась, то включилась в эту своеобразную игру со всем старанием.
Подходящее место для скрытого наблюдения подобрали довольно быстро. Не очень приятное для благородной дамы, но в плане скрытого наблюдения — лучше не придумаешь. Из глубины конюшни просматривался практически весь двор, а вот тем, кто был во дворе, увидеть стоящего внутри человека, было проблематично. Мама хоть и покривила маленько свой симпатичный носик, но согласилась, что лучше не придумать, поэтому скрепя сердце пообещала занять эту наблюдательную позицию. Да и недолго ей там сидеть — только чтобы посмотреть на сцену моего воспитания, а это должно быть быстро, по крайней мере я на это надеюсь.
Решив этот несомненно важный вопрос, мы занялись каждый своими делами. Мама хлопотала по дому, командуя служанками, а я, изображая никому непонятную игру, принялся исследовать дом и территорию вокруг него.
Начал я, естественно, с самого дома, который был даже больше, чем я предполагал. Вчера из-за гадского деда рассмотреть его во всей красе я был не в силах. Построен он из красного кирпича в хрен пойми каком стиле, как-то не разбираюсь я во всей этой лабуде.
Одноэтажное здание, состоящее из более высокой центральной части и двух крыльев, стены которого были шириной чуть ли не в метр. Как я уже говорил, эти стены сложены из кирпича, поэтому, наверное, и ещё из-за стрельчатых окон, мне они напоминали перенесенный сюда неведомой силой кусок крепостного сооружения. Смотрелось все немного мрачновато, как на мой вкус, но из-за черепичной крыши достаточно приятно.
В центральной части дома располагался огромный зал, разделенный на две части. Одна часть была заставлена удобной массивный мебелью и выполняла роль своеобразной гостиной. Здесь же с тыльной стороны здания была пристроена довольно большая кухня. В правой стороне дома располагались несколько хозяйских спален, небольшая столовая и ещё одна такая же небольшая гостиная. В левом крыле я обнаружил большой банкетный зал, несколько гостевых спален и пару помещений, выполняющих роль комнаты для курения и бильярдной. К этому же крылу, к его тыльной части примыкало помещение, где проживали слуги.
Все это указывало на немалый достаток живущих здесь людей и носило следы относительно недавнего ремонта. Да и практически вся мебель в доме была новой, так что в голову мне невольно лезли мысли, что все это здесь появилось совсем недавно.
Закончив изучать дом, я собрался было заняться исследованием других помещений на территории усадьбы, но этому помешал вернувшийся дед.
Очень удачно получилось, что я вышел из дома как раз в момент, когда он только появился в пределах видимости.
Поэтому, пока он преодолевал оставшийся участок дороги длиной метров в семьсот, мы с мамой успели подготовиться к будущему спектаклю. Она спряталась в конюшне, а я изобразил, что играл с найденными во дворе деревянными щепками. Казалось, что я так увлекся, что не заметил въехавшую во двор пролетку.
Старик меня не разочаровал. Я, конечно, за ним не наблюдал, чтобы не спугнуть и не испортить спектакль, но судя по тому, как быстро он до меня добрался, он буквально выпрыгнул из пролетки на ходу.
Когда он схватил меня за руку и начал охаживать хворостиной, я, заскрипев зубами, только и подумал: «что же, сука, так больно. Побыстрей бы вырасти и ответка не замедлит себя ждать».
Как ни крепился, а слезы все равно непроизвольно брызнули из глаз и не только от боли, но и от обиды тоже, потому что я не мог повлиять на ситуацию и дать сдачи. Зато у мамы этих сил нашлось, наверное, на двоих.
Она сначала попыталась остановить вошедшего в раж старика словами.
— Сударь, как вы смеете обращаться подобным образом с моим сыном!
Уж не знаю, не услышал её старик или просто забил на нее, но он продолжал хлестать меня хворостиной, при этом ещё и приговаривая:
— Я тебя, ублюдок, научу порядку. Ты у меня узнаешь, что такое дисциплина…
Мама, естественно, не осталась сторонним наблюдателем. Она поняла, что её не слышат, и с визгом вцепилась ногтями в лицо старика, начав при этом громко звать какого-то Кузьму на помощь.
Все дальнейшее для меня слилось в какой-то безумный калейдоскоп событий.
Опешивший дед, отдирая руки мамы от лица, пытается от неё отстраниться. Та, в буквальном смысле обезумев, полосует ногтями это самое лицо, забыв обо всем на свете. Откуда-то из-за дома выскакивает здоровенный мужик с топором и несётся к схватке. Из дома выбегают служанки и без малейших сомнений кидаются туда же.
Я, размазывая слезы и забыв про боль в мягком месте, только и успел подумать, что спектакль удался, как все резко закончилось.
Дед вдруг каким-то реально командирским голосом рявкнул:
— Всем стоять!
И что странно, все вдруг замерли, а он уже спокойным голосом спросил:
— Елизавета, ты что тут устроила?
У меня на миг сердце дало сбой, а в голове пронеслось торнадо из мыслей, и главная была такая: не дай бог мама сейчас включит заднюю.
Пронесло. Мама вытянулась в струнку, задрала подбородок и ледяным тоном начала говорить:
— Сударь, потрудитесь объясниться, кто вам позволил так обращаться с моим сыном? Какое вы имели право поднимать на него руку? Как смели вы обзывать его срамными словами?
Дед на удивление не стушевался и, как бы раздумывая, произнес:
— Ишь ты как заговорила. Забыла, кто ты есть? Так и норовишь в мужские дела нос сунуть?
Мама от такой отповеди на секунду онемела, потом ее лицо окаменело, и она перебивая монолог дела, с какой-то яростью буквально выплюнула:
— Вон. Вон из моего дома, — затем она повернулась к мужику с топором. — Кузьма, проводи господина, он уезжает.
На миг она запнулась и, обращаясь уже к деду, добавила:
— Я обязательно напишу Петру Ивановичу и поведаю, как вы обращаетесь с его сыном.
Дед хотел было что-то ответить, но мама не позволила и снова будто выплюнула:
— Вон. Не желаю больше вас видеть и слышать.
Затем она отвернулась от него, подошла ко мне и, подняв на руки, тихо сказала:
— Прости меня, сынок. За все прости.
Она уже направилась было к дому, когда я, слегка ошарашенный происходящим, неожиданно для себя самого повернул голову к бородатому мужику и звонко сказал:
— И проследите, чтобы нас не обворовали, а то он может, — с этими словами я обличающе и совершенно некультурно указал пальцем на дела.
Ох, как того перекосило. Посмотрел на меня так, что я понял: злее врага у меня не будет. Но вот почему-то не испугался я этого ни разу, наоборот про себя подумал: «встретимся ещё и тогда посмотрим, кому придётся горевать».
Мама на эту выходку отреагировала улыбкой и ничего не сказала. Вместо этого только ускорила шаг, и уже через пару минут мы были в гостиной, где неожиданно случился второй акт этого спектакля.
А началось все с того, что она решила посмотреть на мою попу и оценить нанесенный дедом ущерб. Когда же сняла штаны и увидела мою задницу, то охнула, прикрыв рот рукой. Секунду мне казалось, что она снова расплачется, но нет. Она как-то сдержалась, включила снежную королеву и громко произнесла с вопросительной интонацией:
— Варвара?
В комнате тут же материализовалась одна из служанок, которую мама спросила, указывая на мою попу
— Ты когда мыла ребёнка, видела это?
Служанка неуверенно кивнула.
— Почему мне не доложила?
— Жозеф Степанович не велел.
— Вот кааак, — протянула мама. — Не велел значит.
Она снова одела меня и, секунду подумав, сказала, как отрезала:
— Позови Марию, а сама сегодня же отправляйся в деревню к родителям. Здесь ты больше не нужна.
Служанка, ахнув, упала на колени и начала что-то лопотать, умоляя её пощадить, но мама была непреклонна, она процедила сквозь зубы:
— Уйди с глаз моих, не доводи до греха, иначе у тебя задница станет похуже, чем у моего сына.
Этих слов оказалось достаточно, чтобы девушка исчезла, будто испарилась. Мама же, устало присев рядом со мной на диван, произнесла с какой-то запредельной грустью:
— Никому нельзя верить, ни на кого положиться нельзя.
Я, чтобы хоть как-то отвлечь её от этой истории спросил
— Мама, а кто такой Пётр Иванович, которого ты назвала моим папой?
Похоже, не тот вопрос я задал, пытаясь сменить тему, потому, что мама ещё больше посмурнела, но при этом тяжело вздохнув, ответила:
— Пётр Иванович Багратион, — тут она запнулась и зачем-то добавила: — Князь.
Я только и подумал: «да ну нафиг, у Багратиона не было детей, я же читал об этом…».

Поделится в соц.сетях