Глава 1
– Муля, ты злыдня!
Я открыл глаза и уставился на даму то ли добальзаковского, то ли постбальзаковского возраста, в байковом халате и в крупных бигудях* на всю голову. Она стояла над плитой, где булькал и исходил едким паром кипящий таз. В зубах у нее была папироса, а в руках – допотопные деревянные щипцы; примерно такими в прошлом веке домохозяйки вываривали бельё. И вот в этих древних щипцах был зажат скукоженный носок, который дамочка сейчас придирчиво и несколько изумлённо разглядывала.
– Так и есть! Ты злыдня и обормот, Муля! – сморщив нос, констатировала дамочка и затем торжествующе воззрилась на меня.
А я посмотрел на неё. Она отдалённо мне кого-то напоминала. Некое неуловимое сходство: казалось, я её знал. Вот только вспомнить не мог. Впрочем, как и того, что я здесь делаю, и почему она считает, что я злыдня.
– Твой же носок, Муля, признавайся! – она брезгливо швырнула его в раковину под допотопным умывальником, выкрашенным некогда белой, а нынче сильно пожелтевшей краской.
– А я всегда говорила, нечего мужские носки по чужим тазам приличных женщин пихать! – на кухню айсбергом вплыла вторая дама.
Она была крайне корпулентна, тоже в безразмерном халате, тоже неопределённого возраста, вот только вместо бигуди на её голове была сеточка, удерживающая двухэтажное монументальное сооружение из мелких бумажных папильоток.
– Сперва они носки разбрасывают, а потом детей мастерить начинают! – Выпалив эту обличающую тираду, она яростно прикурила от плиты и сердито выпустила в открытую форточку струйку сизоватого дыма.
Та, другая дама, согласно кивнула и продолжила флегматично помешивать щипцами содержимое таза. В воздухе сильнее запахло хозяйственным мылом и хлоркой.
Если честно, я совершенно не знал, почему мой носок очутился в её тазу. Впрочем, как не знал и того, каким образом я сам очутился здесь.
Да и носок этот мне был незнаком. Как и обе дамочки. А вот они, по всей видимости, знали меня прекрасно.
– Вы слышали, говорят, Пантелеймоновых опять уплотнять будут, – конфиденциальным шепотом сообщила дама в папильотках, чутко покосившись на дверь.
– Да вы что! – всплеснула руками дама в бигуди, да так, что чуть не выронила щипцы.
– Говорят, там уже и комиссия была, – свистяще прошелестела та, и опять зыркнула на дверь. – Только между нами это!
Дамы понимающе обменялись красноречивыми взглядами. Меня они в расчёт явно не брали, из-за чего я пришел к выводу, что отношения между нами вполне себе доверительные, невзирая на злополучный носок.
Пока они перешептывались, я прислушался к себе. Состояние у меня было, честно говоря, препаршивое: боль раскалённой нихромовой нитью вгрызалась в самый мозг, мутило так, что, казалось, если я пошевелюсь неправильно – меня тотчас же вытошнит прямо на пол (хотя, глядя на общее состояние пола, создавалось впечатление, что кого-то туда уже давно вытошнило, причём и не один раз).
В этот момент на кухне появился третий персонаж. Точнее персонажка, ну, или как там правильно, в общем, явилась сутулая женщина с лопатообразными руками. На голове у неё вместо бигуди и папильоток был обычный бабский платок.
– В передней колпак отвалился, на электрической лампочке, – буркнула она низким голосом и выплеснула в раковину сильно прокисшие щи, судя по нехорошему запаху. – Опять раковину засорили?
Она осуждающе покачала головой и принялась яростно мыть кастрюлю под краном. Когда содержимое забитой раковины начало выплёскиваться на пол, она выключила воду и также мрачно ушла, сообщив напоследок:
– Чёрт знает, что такое!
Мы опять остались втроём.
– Пиндык твоему носку, Муля! – резюмировала дама в папильотках, как мне показалось, довольно злорадно, – как ты его теперь доставать оттуда будешь? И раковину теперь прочищать тебе придётся…
– Почему мне? – удивился я.
– Дык, твой же носок, – меланхолично затянулась та и ловко выпустила дым колечками на засиженную мухами лампочку без плафона.
– Но ведь не я его туда бросил, – сказал я, как мне показалось, вполне логично. – И суп не я в раковину лил.
– Но носок-то твой, – опять упрямо припечатала женщина, швырнула окурок в переполненную раковину и, свирепо чеканя шаг, вышла из кухни.
Как раз я чуть отошел от первого шока и уже более осознанно осмотрел обстановку. И, честно скажу, она мне сильно не понравилась: исшарканный дощатый пол, с кое-где разбухшими потемневшими половицами, вместо нормальных стен какие-то почти картонные, белённые известью, перегородки, за которыми было прекрасно слышно, как кто-то сбоку переругивался и покашливал, шеренга расшатанных столов на кухне. Огромная газовая плита была словно под линеечку ровнёхонько разделена напополам: первая половина, на которой дама в бигуди варила бельё, чисто вымыта, вторая же – липкая, обильно заляпанная черным подгоревшим жиром, пустовала.
Почти осязаемое отвращение вызвал у меня тошнотворный запах: кислой хлорки, протухшего супа, папиросного дыма, детских ссак и тяжелого, какого-то трупно- сладковатого, одеколона.
– Как здесь можно жить? – невольно вырвалось у меня. – Это же ужас!
– Так нынче вся страна живёт, Муля. Так что, не ворчи, – невозмутимо ответила дама и, отставив таз, степенно вышла из кухни.
Я остался в одиночестве и не представлял, что происходит.
Во-первых, я всё никак не мог понять, что за чертовщина здесь творится. То есть не вообще, а конкретно со мной. Откуда-то я точно знал, что вся эта обстановка – это не мой привычный мир. Для меня это как некая бутафория, что ли. Правда, все декорации были какие-то неубедительные, даже убогие. Но тем не менее я здесь всё прекрасно знал.
Я окинул взглядом жалкое помещение. Однозначно, это – коммунальная квартира. И, судя по тому, как запросто со мной разговаривали женщины – я тут живу. Иначе откуда здесь мой носок? (нет, можно было, конечно, предположить, что я приходил сюда в гости, но явно не с целью тайно разбрасывать свои носки по чужим тазам). При этом одновременно я точно знал, что я здесь никогда не жил и это не моя квартира.
И как такое может быть?
Человек или живёт здесь, или не живёт. А одновременно так не бывает.
Ладно, нужно убедиться.
Я обвёл взглядом кухню и попытался сосредоточиться. Вон там, в буфете, на самой нижней полке, должна быть початая трёхлитровая банка с квашенной капустой, а бачок в туалете протекает.
Вот сейчас всё и проверим.
Я с трудом встал на ноги: меня ощутимо пошатывало. Но, тем не менее, я собрался с духом и подошел к буфету. Открыл его и убедился, да, так и есть: банка капусты стоит на месте, вон она – на самой нижней полке. Примерно четверти на хватает.
И вот откуда я всё это знаю, если я здесь никогда не был? Или был? – я опять печально посмотрел на банку с капустой.
Так кто же я и что я здесь делаю?
Я попытался сосредоточиться и привести мысли в порядок. Итак, женщина называла меня Мулей. Причём даже не один раз.
Я прислушался к себе. Всё верно, я и есть Муля. Полное имя – Иммануил.
Да, пожалуй, Иммануил – это моё имя. Вот только Мулей меня дразнили лишь в детстве. Детства, кстати, я своего совсем не помню. Хотя, честно говоря, я о себе вообще ничего не помню. Даже того, что было вчера или даже час назад.
Ладно, едем дальше.
С наличием полупустой банки с капустой определились. Но одна единственная улика не является статистически достоверным доказательством. Это вполне может быть какой-нибудь случайной ошибкой и даже банальной погрешностью. То есть имеет место быть либо неправильная оценка ситуации мной, либо я чего-то не знаю.
В связи с чем нужно найти альтернативную гипотезу и проверить её.
Но для этого сперва следует убедиться, что бачок в туалете точно протекает. Тогда я буду знать, что да, я здесь живу. Если же бачок не протекает – значит, произошло какое-то чудовищное недоразумение. Возможно, даже чей-то дурацкий розыгрыш. Или целенаправленная интрига.
Окрылённый этой мыслью, я поплёлся в туалет.
Покрытый ржавчиной унитаз не выбивался из общей аутентичной обстановки.
Стараясь не зацепить ногой стоявшее рядышком оцинкованное ведро с водой, в котором плавал погнутый алюминиевый ковшик, я подошел ближе и дёрнул за цепь: вода в бачке зашумела, забурлила и яростно хлынула в унитаз.
Бинго!
Что и требовалось доказать!
Значит, я здесь случайно и это не моя квартира!
Фух!
Довольный собой, я вышел из туалета и нос к носу столкнулся с сердитой тёткой в платке, любительницей выливать прокисший суп в умывальник.
– Ты чегой это воду зазря льёшь? – вызверилась она, – а платить кто потом будет? Пушкин?!
– Так вода для слива…
– Ты ведро с ковшиком не видел? Повылазило?! Я для чего его там поставила?! – рявкнула она и ворчливо добавила. – А я говорила Михалычу, не надо было бачок чинить. Теперь все лить будут почём зря… А платить кто будет? Пушкин, чтоле?
Она, продолжая ворчать, вошла в туалет и захлопнула дверь прямо передо мной.
А я стоял, как пыльным мешком ударенный. Это что же получается? Бачок был-таки сломан? А потом его починил некий Михалыч.
То есть, я здесь действительно живу?
Вот только, если это коммунальная квартира, то где моя комната? Я оглядел несколько абсолютно одинаковых дверей по обе стороны тёмного коридора, заставленного всевозможным барахлом – старыми велосипедами, коробами, этажерками и даже сломанным торшером.
Ну не буду же я ломиться в каждую дверь в поисках моей комнаты?
В растерянности я вернулся на кухню и плюхнулся обратно на стул…
В лаунж-джазовой прохладе ресторана, где традиционно подавали жасминовых устриц в крыжовнике, морского ежа под укропно-огуречным соусом и свиную ногу с черной смородиной, было спокойно и уютно. Для всех. Но не для меня.
– Как же они меня задрали! – выдохнул я и плеснул себе ещё виски. – Хочется взять и перестрелять их всех!
Я сумрачно посмотрел на сидящего напротив Егора и долил ему тоже.
– А они всё идут и идут… И ноют! Ноют! Ноют! У всех проблемы! Кроме меня, естественно! У меня же их быть не может! – я отчётливо скрипнул зубами, так, что эмаль чуть не раскрошилась, ну, или мне так показалось, по крайней мере.
В последнее время я совсем на взводе.
– Это называется «выгорание», Иммануил, – салютнул мне стаканом Егор и выпил. – Ты чересчур переработал за последнее время. Всех денег не заработаешь. А жизнь тем временем проходит мимо. Вот скажи, когда ты последний раз был в отпуске? Или просто отдыхал, хотя бы дня два подряд? Да пусть бы в тот же кинотеатр сходил?
Я задумался.
А и правда. Когда? Но вслух буркнул:
– Там сейчас смотреть нечего. Всякую ерунду снимают.
– Да при чём тут ерунда?! – вскинулся Егор, – я же тебе совсем о другом говорю!
– Да понимаю я! – крыть мне на его аргументы было нечем, поэтому я просто допил свой вискарь и разлил нам по новой.
– Иммануил, ты прекращай так вести себя, – покачал головой Егор, – сходи лучше к психологу, что ли?
– Да я сам всем психологам психолог! Егор, я же сам, лично, обучаю этих психологов! Что они мне могут рассказать такого, чего я сам не знаю? У меня на полгода очередь из них на запись стоит! У меня каждый день поминутно расписан, – раздражённо поморщился я, – ты понимаешь, Егор, я не могу вот так сейчас взять и всё бросить! Не мо-гу!
– Трудоголизм это хорошо, Иммануил, но можно же без фанатизма?! – Егор схватил бокал с зельтерской и жадно отпил, не отрывая взгляд от сцены по центру зала, где ненавязчиво играли шикарный джаз. – Так и скопытиться можно же.
– Мне всего сорок пять, Егор! Какое скопытиться?! Я умный, красивый, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил! – хохотнул я и добавил, – давай ещё по соточке и разбегаемся. Я завтра веду мотивационный тренинг «Лидерские стратегии и нетворкинг». А презентацию ещё не доделал. Чую, ночка весёлой предстоит…
– Вот об этом я тебе и толкую, – вздохнул Егор, – ты даже расслабиться и отдохнуть толком не можешь. Разучился.
– Рецепт успеха – делать, пока другие отдыхают! – с усмешкой процитировал сам себя я и поднял стакан, – давай, за успешный успех!
Егор что-то ответил, но тут очертания ресторана задрожали, а джаз-трио под можжевеловой аркой вдруг стало расплываться…
Очнулся я уже здесь, на кухне.
Я вынырнул из воспоминания.
Вот это флешбэк!
Я зажмурился и помотал головой. Затем открыл глаза – замызганная кухня никуда не пропала.
Какая-то дичь!
Я точно знал, я вспомнил, что я – известный коуч, психолог, бизнес-тренер, что у меня десятки и сотни тысяч высокостатусных клиентов и последователей в нашей стране и в остальном мире. Я один из богатейших и влиятельнейших экспертов по личностному росту и развитию бизнес-стратегий.
Тогда что я делаю тут, в этой тошнотворной шараге? А?! Почему я сейчас не на своей яхте или не в офисе?
И тут вдруг меня словно током ударило – да я же попаданец!
Да, да, всё просто: там я умер, а здесь очнулся. И сейчас я – житель вот этой коммунальной квартиры с забитым прокисшим супом умывальником.
В моём времени о попаданцах не знала, пожалуй, только Агафья Лыкова, да и то, не факт. Поэтому я даже особо и не удивился. Правда, на всякий случай ущипнул себя за руку – и сразу почувствовал боль. Значит, точно я живой, и, ещё значит, я – попаданец.
К моему удивлению никакого дискомфорта от этого я не почувствовал. Мне совершенно не хотелось рыдать, истерить, побивать себя пяткой в грудь и вопрошать «пошто?!». Вместо этого я ощутил какой-то небывалый подъем и даже неожиданный прилив энтузиазма.
Вызов?
Сто процентов! А вызовы я всегда любил.
В последнее время моя жизнь превратилась в рутину. В хорошо накатанную, очень комфортную, но рутину. Да, Егор абсолютно прав, для отдыха в моём графике не было места лет на пять вперёд, да и, кроме адской изматывающей работы, ничего не было. Вот, очевидно, организм и не выдержал. Недаром говорят, возраст между сорока годами и пятьюдесятью для мужчин – самый рискованный.
И вот сейчас я сидел на табуретке в провонявшейся убогой коммунальной кухне и думал – интересно, за сколько времени я смогу достичь здесь, в этом новом для меня мире, хотя бы того самого уровня жизни, который был у меня до попадания сюда?
А что, это будет даже интересно!
Но додумать мысль мне не дали. На кухню опять вернулась та самая вредная баба.
– Кто будет умывальник пробивать? – возмутилась она.
– Вот вы сами и будете, – спокойно ответил я, сдерживая усмешку.
– Твой носок, тебе и чистить! – упрямо заявила баба и на лице у неё пошли красные пятна.
– А кто суп прокисший туда лил? – насмешливо огрызнулся я.
– Если бы там не было носка, суп бы не помешал, – вопреки логике заявила баба.
Я аж опешил от такой наглости и тупости. Но нет, так дело не пойдёт.
Тем временем баба сняла платок. На голове у неё оказались седые неопрятные космы, похожие на паклю или жгуты серой ваты. Она достала из кармана гребешок и принялась чесать их. Да, прямо на кухне, где готовят и едят.
Меня ещё больше передёрнуло.
Ни слова не говоря, я схватил её пёстрый платок и зашвырнул в умывальник.
После этого с чувством выполненного долга сказал, перейдя на «ты»:
– А теперь твой платок там. Платок, между прочим, больше, чем носок. Так что чистить тебе!
И вышел из кухни.
Вслед мне летели проклятия до седьмого колена и злющий бабский визг.
Но мне уже до этого не было никакого дела.
Я вышел в коридор в твёрдой решимости найти свою комнату. А ещё нужно было отыскать в этом помоечном вертепе хоть какое-нибудь зеркало. Меня занимал важный вопрос – я попал в другое тело или же остался в своём? А если попал, то как я теперь выгляжу? Внешний вид – это можно сказать, главный критерий, влияющий на взаимодействие с окружающими. Люди зачастую оценивают тебя исключительно по внешности. И мне совершенно не хотелось попасть в тело какого-нибудь плюгавенького лысенького мужичонки с бородавкой на носу.
Нет, даже с таким первоматериалом можно работать, но согласитесь, гораздо удобнее, если природа одарила тебя со всей щедростью.
В захламлённом до невозможности коридоре на трёхколёсном велосипеде катался какой-то мелкий шкет, лет пяти-шести, хотя могу и ошибаться. Он был в красных колготках, валеночках, жёлтой байковой рубашонке и плюшевой жилетке.
Коридор был длинным, так что ему тут было раздолье. Малец деловито и ловко лавировал промеж коробок, саквояжей и торшера.
– Стой! – велел я.
– Дядя Муля, а ты покатаешь меня на лошадке? – требовательно заявил малец. – Ты же обещал!
– Хм… – задумался я и решил проявить педагогический талант, – а что нужно сказать?
– Будь, октябрёнок, всем детям примером, чтобы хорошим стать пионером! – прокричал малыш и торжественно посмотрел на меня.
– Правильно! Молодец! – дипломатично ответил я, – а теперь, будущий пионер, веди меня в мою комнату. Там и будет лошадка.
– Лошадок в комнатах не бывает! – вполне резонно заметил малец.
– Ничего подобного, – заявил я, – Веди! Там и проверим. И ты сам убедишься.
Малец резво соскочил с велосипеда, тот завалился прямо на торшер. Торшер рухнул на ржавые санки, санки – на размочаленный чемодан. И вся эта конструкция с шумом и грохотом завалилась на пол.
– Веди! – повторил я, переступил через хлам и пошел вслед за моим юным Хароном, который не обратил на весь этот бедлам совершенно никакого внимания.
– Здесь закрыто! – сообщил малец, подёргав ручку одной из дверей.
– Сейчас, – кивнул я, покопался в карманах и выудил ключ.
Малец ожидал, приплясывая от нетерпения.
– Заходи и смотри! – гостеприимно сказал я, открывая дверь.
Малец первым юркнул внутрь и тут же разочарованно заголосил:
– Нет здесь никакой лошадки! Я же говорил!
– Точно нету, – подтвердил я и добавил, – выходит, именно ты и был прав. Действительно, лошадки в квартирах не живут.
– А? – от неожиданности что его версию признали верной, малец раскрыл рот и сунул туда не очень чистый палец.
– Так что катание лошадке отменяется, сам видишь же! – печально сообщил я и выставил мелкого из комнаты, захлопнув дверь прямо перед его носом.
Теперь я мог спокойно осмотреть своё жилище.
Честно говоря, в моём представлении комнаты в коммунальных квартирах делились на две категории: первая – когда бедненько, но достойно. Аскетичная нищета, минимум комфорта. Вторая – это некая благородная старина, много аристократического хлама, пыльные плюшевые козетки и думочки, массивные сундуки и буфеты с резными херувимчиками, и всё это в обязательном порядке накрывается вязанными салфетками с помпончиками (помпончики обязательно!).
Эта же комната существенно отличалась от этих двух категорий и ломала всё моё представление о быте коммунальных квартир в прошлом. Толстый кроваво-красный ковёр в пёстрых узбекских ромбах устилал пол. На стенах тоже были ковры. Причём на всех четырёх стенах. И тоже кроваво-алые с бешенными узорами. От этого багрового разнообразия жилище напоминало склеп Дракулы после полнолуния.
Но и этого обитателю комнаты показалось мало, поэтому сверху, на напольный ковёр была положена тканная дорожка. Очевидно, чтобы не пачкать ковёр.
Вот интересно, при отсутствии пылесосов, как он убирался в комнате и чистил это всё?
Очевидно, никак, – подумал я и расчихался от пыли. Здесь было душно и пахло нафталином.
Вместо кровати стоял раскладной мягкий диван на низеньких ножках. На котором – оп-ля, явно была огромная перина, а сверху горкой пять подушек разного размера – от большей к меньшей.
Напротив окна красовался пузатый полированный шкаф. Рядом – сервант, в котором выстроились шеренги хрустальных ваз, бокалов и салатниц. Посуда явно не помещалась на двух узких полках, поэтому хозяин помещения складировал вазочки и салатницы один в один, и они напоминали Эйфелевы башни, но только стеклянные.
Я аж глаза протёр.
И как можно так жить?
Но затем я обнаружил трюмо и всё мои печальные мысли разом вылетели из головы. Зеркало!
Я ринулся к нему. И, наконец, рассмотрел себя.
Мда.
Я попаданец явно в чужое тело.
Человек, в котором мне теперь придётся жить, представлял собой унылое зрелище. Отнюдь не Аполлон. Одутловатое лицо, слегка оттопыренные уши и огромные проплешины, которых старый владелец этого тела явно очень стеснялся и поэтому зачёсывал жиденькие волосики набок и сзади наперёд, отчего издали голова напоминала нечто среднее между профилем Гая Юлия Цезаря в лавровом венке и причёской Дональда Трампа в особо ветреный день.
Глазки были небольшими, неопределённо-сероватого цвета, под которыми отчётливо выступали мешки. Ручки-ножки пухленькие, явно не приучены к физическому труду. На вид можно было дать как тридцать, так и все шестьдесят.
Скуф, да и только.
Но ничего, и не с таким материалом работали.
Был у меня как-то один бизнесмен. Сколотил многомиллионное состояние, а собой не занимался вообще. И вот в один прекрасный момент, когда сошлись в одну точку возраст, лишний вес и болячки, он вдруг понял, что даже его деньги не привлекают женщин надолго. И тогда он пришел ко мне. И мы буквально за полгода выковали из него харизматичного альфа-самца, от одного взгляда, на который женщины буквально теряли сознание.
Так что не буду вешать нос.
Я взглянул последний раз на отражение в зеркале и решил поискать доказательства, кто я теперь, где и кем работаю (если работаю) и всё остальное, что найду.
Я вышел в коридор и аж присвистнул.
- - - - - - - - -
* Внимание! В книге, которая пишется от лица героя, присутствуют диалектизмы и неправильное использование некоторых слов (по-народному)

Поделится в соц.сетях